Анатолий Шалин - Эффект василиска, или Диктатура совести
– Это скорее вопрос к патологоанатому, – пожал плечами Феликс Трофимович. – Очевидно, раз вы задаете его мне, эта смерть имеет нечто общее с тем случаем в тюрьме?
– Забавная у вас манера отвечать вопросом на вопрос. Да, вы правы, симптомы те же – кровоизлияние. Правда, на этот раз парень умер от разрыва сердца. Наш судмедэксперт утверждал, что детина чего-то до смерти испугался.
– Ясно. Поскольку это произошло близко от моего дома, то еще одна моя возможная жертва. Логично. Что ж, выкладывайте, что там у вас еще, ребята, припасено? Никогда не думал, что на старости лет буду фигурировать в качестве этакого средоточия зла, этакого профессора Мориарти. Да, грустно, грустно.
– Вы правы, Феликс Трофимович, это далеко не все. Я и мои ребята переворошили все случаи внезапных смертей в нашей округе за последние три года. Картина, доложу вам, впечатляет!
– И чем же она вас впечатляет?
– И массовостью, и избирательной направленностью старушки с косой. Статистика – упрямая вещь. Выяснилось, что вот уже полтора года как смертность среди преступников, крупных дельцов мафиозного склада и вообще людей сомнительной репутации резко пошла вверх. Причем признаки те же, что и в рассмотренных нами случаях. Инсульты, инфаркты, гипертонический криз. Пошел мор на наших негодяев, которые вполне комфортно до этого себя чувствовали и ни о какой сердечной недостаточности и слыхом не слыхали. В народе многие были уверены, что у большинства этих господ не было ни сердца, ни совести, и вдруг – на тебе: кто неожиданно умирает, кто сходит с ума и признается во всех смертных грехах, кто разгоняется и прыгает в своем роскошном лимузине с моста. Словом, за два года почти две тысячи человек переселились в спешке в мир иной. Конечно, и ранее они постреливали друг друга, но это были издержки профессии, это было в порядке вещей. Я сравнил с предыдущими двумя годами: там смертей среди этого рода лиц не набиралось и сотни, а смертей от болезней практически не было. Как видите, резкий всплеск смертности среди сильных мира сего.
– Вы говорили: среди негодяев, среди сильных негодяев. И что же вас, господин следователь, беспокоит? – улыбнулся Феликс Трофимович.
– Меня беспокоит начальство, – в свою очередь улыбнулся Никифор Иванович. – Правосудие обеспокоено тем, что происходит. Намечается некая аномалия в развитии преступности. Если так дальше пойдет, то скоро некого будет привлекать к ответственности за содеянное, тюрьмы пустеют, преступный элемент мрет как от чумы! Да и мы с ребятами при такой тенденции рискуем остаться без работы. Хотя не отрицаю, что дышать стало легче, в городе меняется психологический климат, с людьми что-то происходит, хотелось бы знать что?
– Признаться, вы меня озадачили. Так вы, дорогой Никифор Иванович, считаете, что я повинен не более и не менее как в гибели двух с лишним тысяч человек? И вы беретесь доказать это? И как же я умудрился их ухлопать, всех этих несчастных? Уж не гипнотическим ли воздействием? Вы с кем-нибудь из специалистов по гипнозу консультировались? Вы уверены, что это возможно?
Никифор отставил чашку и поднялся:
– Феликс Трофимович, я открыл свои карты, почти все! Как их ухлопали, поверьте, эксперты разберутся! Что за этим кроется – гипноз, черная магия или еще какая чертовщина, – мы выясним! Я предлагаю вам честно сознаться во всем!
– В чем? В убийствах, которых не было? Вы, видимо, желаете себя выставить на всеобщее посмешище в суде, дорогой Никифор Иванович. Мне горько, что вы, такой умный человек, проделали такую гигантскую работу, были в трех шагах от истины, не обратили на нее внимания, а теперь пытаетесь оказывать на меня давление и требуете совершенно идиотских признаний на основе статистики. Я не хуже вас владею научными методами анализа и могу доказать, и, кстати, докажу, если дойдет дело до суда, что все эти люди, о которых вы мне рассказали, сами себя наказали, что все они, скорее всего, были повинны в громадном количестве преступлений как против других людей, так и против своей совести, и в конце концов они сами себя и покарали. Ибо совесть есть у каждого из нас. Вопрос лишь в том, как ее пробудить в человеке, как ее сделать сильнее человеческого эгоизма. Это, конечно, философский вопрос. Вопрос отношений человека и общества, отношений между человеком, как частицей мирозданья, и Вселенной. Впрочем, я вижу, что начинаю вас утомлять своими рассуждениями.
– Продолжайте, продолжайте, – сказал Никифор Иванович, – я тоже иногда люблю пофилософствовать.
– Вот как? Что ж, тогда, возможно, вы меня все же поймете. – Феликс Трофимович немного помолчал, вздохнул и, щелкнув пальцами левой руки, пристально посмотрел на своих собеседников: – Вы позволите и мне задать вам несколько вопросов?
– Отчего же не позволить, Феликс Трофимович, спрашивайте, если считаете, что это продвинет нас к истине в том деле, ради которого мы к вам пришли.
– Да, я так полагаю, если у вас хватит сил проглотить эту самую истину. – Феликс Трофимович обезоруживающе улыбнулся: – Вы когда-нибудь задумывались, что такое совесть?
– Кхе! Кхе! – закашлялся Никифор Иванович. – Извините, чуть не поперхнулся. Кофе слишком горячий. Несколько забавный вопрос. Да, в молодости какой-то период меня тоже мучили вечные вопросы. Чувство долга, совесть и им подобные.
– Чувство долга, служебного долга в особенности, и совесть – это разные вещи, иногда сильно конфликтующие между собой. И все же дайте-ка определение, что же такое совесть. Детский вопрос, конечно, но все же.
Никифор пожал плечами и, ощущая смутное беспокойство и недовольство собой – инициатива в разговоре все время ускользала из его рук, – провозгласил:
– Не ручаюсь за точность, но это понятие можно определить как внутренние терзания души, недовольной какими-то поступками человека.
– А вы, молодой человек, что скажете? – обратился Феликс Трофимович к Семену.
Семен, скромно и молчаливо выслушивавший всю беседу между своим начальником и Феликс Трофимовичем, пожал плечами:
– Совесть есть совесть. Это когда видишь безобразие, хочешь пройти мимо, а она тебя заставляет лезть на рожон!
– Замечательно, – улыбнулся профессор. – Пожалуй, можно собрать целую коллекцию определений. – Феликс Трофимович встал из-за стола, достал с книжной полки увесистый фолиант и, неторопливо полистав, добавил: – А вот что пишут мудрые головы в Большом толковом словаре русского языка: «Совесть – внутренняя оценка своих поступков, чувство нравственной ответственности за свое поведение». Как вам это?
– Вполне логично! – сказал Никифор Иванович, мысленно удивляясь себе и своему долготерпению. Профессор явно пудрил им мозги, а они спокойно, даже как-то умиротворенно, пили кофе и выслушивали его пространные рассуждения.
– Нет! И это определение страдает некоторой расплывчатостью. Нравственность-то у всех нас различна, и способности к оценке своего поведения тоже различны. Меня это определение как-то мало устраивает. В качестве рабочего определения в своих первоначальных изысканиях я выбрал такое: совесть – это способность чувствовать и принимать чужую боль как свою собственную. Или, если более обобщенно, способность человека чувствовать и слышать боли и радости окружающего мира, воспринимать себя в качестве какого-то элемента в гармонии Вселенной. Ощущать свое единство с миром, со всем живым и сущим. И вот, когда я полез в эти дебри, сразу передо мною встал вопрос: где норма, где патология? Подумайте сами: если человек беспредельно совестлив, он сливается своим сознанием с каждым живым существом и теряет в себе личность. Получается нечто среднее между святым праведником, не обидевшим в жизни и мухи, и юродивым дурачком, не сознающим себя отдельной личностью, а только частицей живого. На другом полюсе отпетый негодяй, суперэгоист, готовый уничтожить все живое вокруг ради удовлетворения своих мимолетных и сиюминутных прихотей и даже получающий удовольствие от мук и горестей других существ, ему подвластных. Причем интеллект в обоих случаях роли почти не играет. Существуют как бессовестные идиоты, так и очень умные бессовестные злодеи. Где-то посредине лежит норма: разумное сочетание совестливости и эгоизма отдельной личности. Я довольно быстро выяснил, что для различных эпох и для различных индивидуумов эта норма меняется. Многое зависит от условий жизни, существующих этических представлений общества, от общественного здоровья, уровня образования, воспитания и так далее. И вот тогда я задал себе вопрос: почему у разных людей с совестью по-разному обстоят дела? Одни обладают этим свойством от природы, у других доминирует эгоизм и, как следствие, преобладает бессовестность, неразборчивость в средствах, толкающая их на весьма гнусные поступки. – Феликс Трофимович на мгновение замолчал и посмотрел на своих слушателей.
